Сегодня скончалась Татьяна Алексеевна Чудова, у которой я несколько лет учился композиции и о которой писал в посте про пять прелюдий.
С ней случилась ровно та история, которой я подспудно боялся, лёжа неделю назад в больнице в Озёрах. Со слов ученицы, она повредила ногу на даче и попала в маленькую районную больницу (в городе в Тульской области, население которого — ещё меньше озёрского). Там у неё поднялась температура. Первый ПЦР-тест в этой больнице потеряли (sic!), второй оказался положительным. Ковидного отделения в той больнице не было. Её перевели в Москву, где через шесть дней случилось резкое ухудшение, и — всё.
Когда я лежал, покусанный, в озёрской больнице, при поступлении мне не сделали ни одного ПЦР-теста и не положили в карантин, хотя должны были. На вопрос, как так, который я задал на утреннем обходе, уже успев полежать в палате ещё с тремя такими же непротестированными, врач, одновременно завотделением, ответил: «У меня в отделении пока ни одного ковидного не было».
Пока.
На третий день, обретя способность хоть как-то передвигаться, я узнал, что в отделение ежедневно приходят люди просто с улицы — на перевязку — и маски из них, разумеется, носят единицы.
Убивает не ковид; убивает системное разгильдяйство, которое оправдывается сверху. А ковид — это повод, фактор, многократно усиливающий тенденцию. И когда происходит такое усиление — под каток попадают абсолютно все. Кто угодно. Даже профессора консерватории. Системному разгильдяйству всё равно, кого убивать.
Покойтесь с миром, Татьяна Алексеевна, и большое спасибо вам за заботу и опыт.
Ниже — пьеса для виолончели и фортепиано, которую я написал в двенадцать лет, в 2011 году, в классе у Татьяны Алексеевны, а потом исполнил в Белом зале консерватории на её классном концерте.
Готовя этот пост, я внезапно выяснил, что Дмитрия Волкова, исполнившего партию виолончели, тоже уже нет в живых: он умер во сне в 2014 году. Ему было 26 лет.
Странно и страшно осознавать, что единственный живой человек, который непосредственно причастен к этому исполнению, — я.