Великое

Я могу назвать великие произведения искусства, оставившие во мне за двадцать два с половиной года самый глубокий след — про которые я думаю, что хочу научиться делать так же.

Этот список, вероятно, говорит о том, сколько ещё мне узнавать и узнавать.

Заметьте: великое не значит непостижимое.

Жизненное |

У меня есть замечательная привычка: когда происходит что-нибудь противное и туманное, как сейчас, или я лежу с температурой — читать и смотреть максимально мрачные книжки и фильмы.

Когда я в последний раз лежал с температурой, я смотрел «Догвилль»; понятно, что бодрости мне этот просмотр не добавил. Сегодня я, чтобы отвлечься, перечёл подряд две повести Булгакова: «Дьяволиаду» и «Роковые яйца». Дальше в сборнике шло безобидное по сравнению с ними двумя «Собачье сердце», но с меня уже́ было достаточно.

При этом на английском я сейчас читаю «Замок» Кафки, и если про Булгакова можно сказать, что это так, фантастика, к реальному миру отношения особенно не имеющая, то Кафка — прямое отражение текущих новостей (которые я тоже читаю, чтоб понимать, какая именно страница Кафки сейчас происходит в реальности).

Ещё у меня есть Ричард Бах и Джером Клапка Джером. Первый в нормальной ситуации обычно вселяет надежду на будущее, но сейчас — ненормальная ситуация, и надежда на будущее — примерный аналог фразы «Всё будет хорошо»: вроде должно быть, но когда и где оно так будет — неизвестно; применять её сейчас в чистом виде — всё равно что занозу, не вытаскивая, заклеивать пластырем. Второй после Кафки читается очень легко, но когда начинает описывать места, где происходит действие, сразу хочется открыть гугль-панорамы и не закрывать их больше никогда, так там и оставшись; а это вроде эскапизмом называется, и чем его больше, тем труднее потом возвращаться.

А ещё есть пьеса Карела Чапека «Зараза», и, наверное, пока что я её читать не буду.

«Вишнёвый сад»

Только что я прочитал чеховский «Вишнёвый сад», и прочитанное мне настолько понравилось, что аж пост захотелось написать. В нём я, разумеется, не смогу охватить все сюжетные линии и все конфликты, рецензировать, дать им оценку — но и не стремлюсь к этому. Пока конфликт для меня один, и вы сами знаете, какой. Остальные — жмутся в сторонке, ожидая своей очереди.

Знаете, что скажу? Не соглашусь, как обычно, с Ваней С., который на уроке литературы про «Сад» спорил с детьми и учительницей, считая, что Лопахина не нужно осуждать. Лопахин — удивителен: при своей необразованности он смог откуда-то взять в себе рациональную жилку, обязательную составляющую души нормального бизнесмена. И он прав, чёрт возьми, прав, он должен был срубить к чертям этот загубленный, но все ещё красивый сад, вырвав кусок жизни у Любови Андреевны и Гаева — но ещё более правы были бы те, кто бросил бы этих двоих со своими тонкостями души, оставив сад в покое, дав его продать с аукциона и расстроиться окончательно. Не нужно принимать решения за людей, даже если они не могут сделать этого сами. Не нужно вмешиваться в мирное течение их жизни, построенное, как иногда кажется, на одних лишь болезненных сомнениях, воспоминаниях и нежелании посмотреть правде в глаза. Всё это — неуважение к ним. Хочешь помочь — помогай. Но если твою помощь не принимают — смирись.

Раневскую же с Гаевым тоже есть за что осудить — за лень и привязанность к старой жизни. Но я не буду — потому что вижу в них себя.

На их месте я бы поступил точно так же. И камень, который таким усилием свалил с их душ Лопахин (Раневская с Гаевым до и после продажи сада — совершенно разные люди), свалился бы и с моей.

Из ситуации с вишнёвым садом нет логичного и приемлемого выхода: что бы ни произошло, кто-нибудь будет недоволен. А так как я симпатизирую и Лопахину, и Раневской с компанией, отношение к решению проблемы у меня сложилось очень неоднозначное. Я так и не смог решить, как же эта пьеса заканчивается — трагично или нет. Впрочем, наверное, решать и не нужно. Через какое-то время само решится.

Что же касается драматургии — она действительно драматична, она волею Антона Павловича вгрызается в эмоциональную сферу зрителя, как собака в кусок мяса, оставляя в ней огромную дырку — дырку, которую зритель должен заполнить снова, уже новыми смыслами и идеями. Так и должно вести себя со зрителем любое художественное произведение; это — высшая мера его качества. Вторая высшая мера — воодушевление, вдохновение на творчество и самовыражение; и здесь «Вишнёвый сад» — выше всяких похвал: я ведь пишу пост. Пишу. Самовыражаюсь.

После прочтения я долго ещё, похоже, пробуду в прострации, пустоте, которую нельзя описать общо, дать ей характеристику, а можно лишь, совершенно не понимая, как она устроена, создать другую такую же и поместить в неё другого человека. Я не хочу из неё выбираться. Но придётся: послезавтра ЕГЭ по литературе; собственно, из-за него я и стал читать эту гениальную пьесу. Хоть что-то полезное этот экзамен привнёс в мою жизнь.

Nota bene: подробный школьный урок литературы по «Вишневому саду» я прогулял по Риму.

Сборник рассказов

В седьмом классе я написал немного наивную сказку про осень, и меня за неё почему-то сослали захвалили до самых чёртиков. Не массово, в узком кругу, но захвалили. Спустя три года я написал ещё семь маленьких литературных опусов и составил из них такой же маленький сборник.

Да, это название

Продолжить чтение

Анализ стихотворения

Писал школьный тур олимпиады по литературе и понял, что анализ стихотворения похож на запись в медицинской карточке.

Стихотворение композиционно едино, противопоставление одно — игра на подъеме и след от нее на спуске. Рифма — перекрестная. Лексика проста и понятна: нет ни неологизмов, ни значимых синонимов, ни чего-либо подобного. Направление — символизм.

«Пульс учащенный. Живот мягкий, безболезненный. Дыхание везикулярное.» Основная мысль твоего текста уже сказана, но нужно соблюсти форму. Так и соблюдаешь, отщелкивая точками тезисы и не до конца понимая, почему после прочтения такого хорошего стихотворения его еще надо анализировать. Оно ведь и без анализа прекрасно.

Речь о стихотворении Зинаиды Гиппиус «Игра»:

Совсем не плох и спуск с горы:
Кто бури знал, тот мудрость ценит.
Лишь одного мне жаль: игры…
Ее и мудрость не заменит.

Игра загадочней всего
И бескорыстнее на свете.
Она всегда — ни для чего,
Как ни над чем смеются дети.

Котенок возится с клубком,
Играет море в постоянство…
И всякий ведал — за рулем —
Игру бездумную с пространством.

Играет с рифмами поэт,
И пена — по краям бокала…
А здесь, на спуске, разве след —
След от игры остался малый.

Дети и русская классика

Климовский «Глобус». Канцтоварный отдел, когда-то — место моего ежемесячного паломничества. Рядом — стенд с книгами: Гоголь, Толстой, Пушкин, Тургенев и иже с ними. Великая русская литература.

Мимо проходят мама с дочкой. Или бабушка с внучкой, непонятно. Давайте возьмём первый вариант для наглядности.

Мама, останавливаясь, провозглашает: «Ой, смотри, какие книжки!»

Дочка, лет десяти, тяжко вздыхает, отвечает кратко и по делу: «Ну их, пошли-и-и!» и утаскивает родительницу дальше, к альбомам для рисования и коллекционирования наклеек с принцессами.

А я стою рядом и мучительно гадаю, кто прав. Может, и вправду ну их, в десять-то лет?